Похоронка - Пономаренко Е.Г.

Первые «похоронки» приходили с войны в наш город так же, как и в другие города. Слышны были крики и плач женщин. Становилось страшно за нашего отца.
– Война скоро кончится! – обещал он нам, когда уходил на фронт.
– И мы обязательно с Пётром вернёмся, - успокаивал он мою маму и нашу соседку тётю Иру. Пётр и мой отец были неразлучными друзья, дружили ещё со школы …
Но шёл уже 43 год, а войне не было видно конца.
Мы люто ненавидели фашистов, заставляющих так горько плакать и переживать детей и взрослых. Ненавидели почтальона тётю Люсю, ведь именно она приносила в семьи горе – бумажки коричневого цвета. Всё чаще и чаще, чем треугольники, заветные треугольники с радостной вестью о брате, сестре, отце, обо всех, кто воевал.
Мама ушла в ночную смену, а мы должны были идти рыть щели: помогать взрослым. Колька обещал захватить лопату, а то моя сломалась, и я его ждал в нашей холодной, давно не топленой квартире.
Всё, что можно было, уже сожгли в буржуйке.
Осталось только кровать, один стул и стол.
Мама так исхудала, что на этом стуле мы помещались вдвоём, когда ели скудный ужин. Собирали драгоценные крошки хлеба со стола, боясь уронить, потерять мизерную порцию. Хотя мама получала рабочие карточки, постоянно хотелось есть.
Отцу я писал почти каждый день, надеясь, что мои письма он получает. От него пришло два письма, и их мама перечитывала, зная уже наизусть все о чём, там написано…
«У меня всё хорошо. Пишу Вам, мои дорогие, перед боем. Стоит такая тишина, порой не верится, что идёт война. Как вы там? За меня не переживайте. Серёжа, береги маму и во всём ей помогай…». На этом письмо обрывалось, только внизу листка поставлена дата 21.09.1942.
По ночам я слышал, как плакала мама, уткнувшись в подушку, чтобы ненароком не разбудить меня. Я вставал с кровати, брал одеяло и укутывал маму, садясь с нею рядом. Мы сидели молча, но каждый из нас думал об отце.
Мне вспоминались обрывки его фраз, слова, походка, и, конечно, игры, в которые мы с ним играли…
Мимо окна прошла почтальон, тётя Люся, и мне показалось, она задержалась возле нашей калитки.
– Точно, идёт! Только бы с хорошей новостью! Пожалуйста, тётя Люся, – взмолился я.
Дверь открылась и тётя Люся вошла в дом.
– С плохой вестью к вам, с плохой, – сказала она и присела на стул.
– Серёжа! На, читай!
Она протянула казенный конверт серого цвета и тяжело вздохнула.
От этого конверта повеяло холодом, без того в холодной квартире, стало ещё холоднее.
– Этого не может быть! Понимаете, кроме него у мамы никого нет. Они детдомовские, – зачем-то сказал я.
– Маме скажешь сам? Или мне пригласить вашу соседку?
Не слушая её, я раскрыл конверт:
«Половцев Иван Сергеевич пропал без вести в районе Орла. В расположение роты не вернулся 21.12.1942 года» и подписи, но их я уже не видел: всё поплыло пред глазами, строчки становились то большими, то маленькими, потом вовсе пропали.
Очнулся я, на кровати, а со мной рядом сидела тётя Люся.
– Сердешный мой! Война, она для взрослых тяжела, а для вас, воробышков, страшное испытание. Попей воды! – она подала мне стакан с водой. Мне надо идти, Серёжа! Сейчас придёт соседка ваша – Ксюша. Ты лежи, не вставай, ладно? Ох, ты, господи! Горе-то, какое! Ещё четыре у меня таких.
Как тяжела эта работа: все только и думают, что я принесу в дом только горе да печаль – по щеке её скатилась слеза.
Я маме про «похоронку» не скажу! – вдруг сказал я.
– И вы ничего не говорите! Не было её, никто его мёртвым и убитым не видел. Никто, понимаете? Никто!
– Как же? Будем молчать? Потом ещё тяжелее будет оправдываться, лгать. Серёжа, ты не лгал никогда, а я ведь не обманывала никого, очень трудно этому научиться, сынок…
– Маме не скажем! Сердце у неё слабое. До войны сколько раз лежала в больнице, таблетки разные пила, уколы ей Ксюша ставила. Она не выдержит, эта бумага может убить её, – продолжал я.
В комнату вошла наша соседка Ксюша. Я хотел, было уже подняться, но ноги были как ватные, казалось, что я их не чувствую.
– Серёжа, я уже всё знаю! – подошла к кровати Ксюша. – Как только скажем Маринке? Ты-то сам, что решил?
– Маме не скажем! Это я точно решил! Посмотри, что у меня с ногами! Встать не могу, пробую спустить их на пол, а не получается.
Ксюша работала в госпитале и сразу насторожилась, понимая, что это не просто так, – шутка.
Она сняла булавку с кофты, затем стянула тёплые штаны, кончиком булавки стала колоть ноги, начиная с пальцев. Иголки я не чувствовал совсем и боли тоже. Видя, как переглянулись женщины, я почему-то понял, что дело моё «швах».
– Ты совсем не чувствуешь боли? – ещё раз переспросила меня Ксюша.
– Нет... Это серьёзно? Когда все вернётся на свои места? – взволновано спросил я Ксюшу.
– Не знаю, каждый организм справляется по-своему. Может через день, неделю, а, может… – и замолчала.
– Что может? Договаривай Ксюша, – попросил я.
– Ты хочешь сказать, что я так и буду теперь лежать на этой кровати? А мама? Что мы ей скажем?
– Правду!.. – сказала Ксюша. Тебя завтра осмотрит наш врач. Не бойся он хороший доктор. А я буду делать то, что он тебе назначит.
– И «похоронку» покажем?
– Покажем!.. – тихо ответила мне Ксюша.
Тётя Люся заплакав, ушла из нашего дома.
Мама вернулась с завода только поздно ночью, всё это время со мной была Ксюша.
Врач приходил и тоже долго колдовал над моими ногами. Взгляд у него был такой же, как и у Ксюши напуганный. Из медицинских терминов, которыми изъяснялся он и Ксюша, я запомнил только один: «Парапарез обеих конечностей».
Мама, как села за стол, так и не поднималась долго-долго. Не один десяток раз она перечитала страшное послание. Сидела совсем отрешённая, не плакала, только раскачивалась на стуле из стороны в сторону.
Потом подошла к доктору и попросила сердечного лекарства.
– Мёртвым его не видели!.. – только и сказала она. – Буду ждать и надеяться.
...Только к весне я начал понемногу ходить. Сначала от одной спинки кровати к другой, затем к стулу.
Ксюша делала мне ежедневно массаж ног, колола какие-то уколы: всё это в совокупности дало свой положительный результат. Мой друг Колян принёс костыль его бабушки – передвигаться стало легче.
Ранним утром, когда мама собиралась на работу, в окно постучали. Отодвинув занавеску, она увидела человека в шинели.
Не осознавая ещё, что это наш отец, она выбежала во двор. Со двора я услышал её крики и плач. Отец, обнимая маму одной рукой, зашёл с ней в веранду. Другой рукав у него был заправлен в карман шинели.
– Будет! Будет! – успокаивал он маму. – Правда, не совсем целый, но живой!
Я рванулся с кровати, упал прямо к отцовским ногам.– Забыл, что ноги мои ещё совсем плохо двигаются.
– Мы знали, что ты вернёшься! Мы верили!! Мы надеялись!! – хотелось сказать сразу очень много. Я торопился, проглатывая слова.
Отец присел на корточки, погладил меня по голове левой рукой.
– Примете?! – ещё раз спросил нас отец.
Мама опустилась перед ним на колени, обняла меня. Так нас и застала вошедшая в квартиру Ксюша...