На приваде - Чарушин Е.И.

Случалось ли вам сидеть на приваде? Наверное, не случалось. Скажу я вам, что дело это не особенно страшное и не очень рискованное. Зверь ходит внизу, а ты сидишь высоко на дереве, и даже если медведь после выстрела вздумает до тебя добраться, то и тогда ты успеешь не торопясь перезарядить ружье и выстрелить в зверя в упор — сверху вниз. Но я только один раз сидел на медведя и больше не хочу.
Было это в двадцать шестом году. Около Котласа. Тогда еще нэп был. Я жил в деревне, а кругом леса, а в лесах медведи.
И вот случилось, что у соседа у Сени-Бороды пала лошадь. Старая кляча лет двадцати пяти. Как только я узнал об этом, сразу пошел к хозяину ее приторговывать.
— На медведя, — говорю, — хочу приваду устроить.
— Да уж у меня были покупатели, — отвечает Сеня-Борода. — Тоже, видно, хотят медведя угостить.
— А кто?
— Да наши лавочники, Егор с Никитой.
А надо сказать, что в соседнем селе была лавчонка. И эти Егор да Никита были такие обдиралы, что чище и свет не видал. Настоящие паразиты, копейки не пропустят. На копеечку рубль притянут.
Ну, дал я хозяину лишнюю трешницу, забрал лошадиную тушу и свез ее в лес, к овсяной полосе. Сюда по ночам ходил медведь, сосал и мял молодой овес.
Я положил тушу около какой-то лужи, а помост, на котором мне сидеть, устроил на высокой, крепкой осине.
И вот наступил вечер. Я залез на помост, последний раз покурил, размял окурок пальцами и сунул в карман, чтоб табаком не пахло. Сел поудобнее и стал дожидаться зверя.
Постепенно темнеет. Все мягче становятся очертания деревьев, будто сумерки — это дым, И дымом заволакивает лес. Все тише и реже поют птицы. Какой-то разнобой у них в пенье. То одна пичужка запоет совсем близко, то другая откликнется, начнет и не кончит. А потом маленькая пичуга чирикнула в последний раз, и все смолкло. Небо из голубого сделалось каким-то серо-фиолетовым, засветились звезды. Скоро совсем стемнело. И все кругом заснуло: Громадный лес, черная земля кажутся огромными и неподвижными. Одни только звезды в небе мигают, как живые. Высоко-высоко.
Да комарье проклятое не унимается. Знают они, кровопийцы, что нельзя мне шевелиться. Подлетит такой подлец, будто дудочка поет, все ближе и ближе, вот он у уха, вот у носа, опять у уха. И сел. Сел прямо на щеку, уколол и надувается. Пьет мою кровь. И другой, и третий, — наверное, сотни три понапились моей кровушки. Очень трудно сидеть и не двигаться, — руки онемели, ноги отсидел. Может — часа два я так промаялся, а может — три.
Вышла луна, и весь лес сразу залило голубым светом. Но вот пришли тучи, сначала небольшие, прозрачные, а потом все небо заволокло, и ночь стала темной, непроглядной. Как хорошо, что я положил лошадь у озерка. Вода немного светлей земли, и если придет зверь, то я его увижу — он будет чернеться на воде.
Наконец и комары улетели. Совсем все замолчало.
Вдруг хрустнула ветка — я вздрогнул. Это — зверь идет, а ничего кругом не видно. И страшно мне стало. Я тут как-то сразу понял, что сейчас мне в зверя стрелять надо. Дав какого зверя — в медведя. Дурак, думаю, и зачем это меня на приваду потащило? Сидел бы лучше дома, набивал бы патроны на рябчиков. Слушаю, слушаю, а ничего не слышно. Где зверь? Откуда его ждать? И полезли мне в голову разные жуткие мысли. Вспомнил я страшную историю с моим знакомым парнем. Он после этого случая совсем бросил охотиться и заикой остался на всю жизнь. Так же вот пошел он на приваду. Устроил лабаз на дереве, веревками укрепил жерди для помоста и залег там с ружьем и топором. Ночью пришел медведь. Парень его подранил, медведь рассвирепел и не ушел, как это всегда бывает, а полез к нему на дерево. Парень со страху не успел перезарядить ружье и топором стал рубить медведю лапы, да ударил не по лапе, а по веревке, которая помост связывала, и все сооружение, и он, и медведь повалились вниз — с треском, криком, ревом. А наутро под деревом нашли охотника, — он был без сознанья, — а под помостом медведя, который от раны или от страха подох.
А что, думаю, если со мной вроде этого что-нибудь случится?
Ох какой нудный страх меня забрал!.
Прислушиваюсь — тихо кругом. Только короед тикает в дереве: тик-тик, тик-тик — равномерно, как часы. И вдруг я вспомнил: да ведь это не короед, а мои карманные часы. Я их послушал, и с таким удовольствием послушал, будто с приятелем поговорил, и сразу мне стало не так уж страшно. Я как-то подбодрился, достал часы из кармана, выдрал кусок ваты из стеганой шапки и положил ее ощупью в механизм. Часы перестали тикать. И я опять замер: не двигаюсь и дышу тихо-тихо.
Еще прошло никак не меньше часу. И вот снова в лесу хрустнула ветка. Вот ближе, ближе, вот еще ближе — это зверь идет. Осторожные шаги зачавкали по болоту. К туше зверь пробирается. Сразу у меня во рту пересохло, я медленно наставил ружье на чуть светлевшее озеро и приготовился. Вот он, зверь, уже темнеет на воде. Какой-то длинный зверь и двигается медленно, будто ощупью. Я целюсь в самую середину зверя, а сам думаю: хоть бы попасть, хоть бы сразу его свалить. Не спеша выцеливаю. Вот-вот спущу курок. А нет, думаю, дай-ка еще получше выцелю… Плавно нажимаю гашетку — и вдруг чиркнула спичка, сверкнул огонек и осторожный голос сказал:
— Здесь, что ли, Егорша, лошадь-то?
Что со мной тут было! Захохотал я, как дурак, криком захохотал, на весь лес. Потом выпалил из ружья вверх, свалился с дерева и стал размахивать ружьем над головой, держа его за дуло. Попадись мне сейчас эти люди, ох и стукну! Ведь это паразиты лавочники пришли за лошадиной тушей. Вертеть ее на колбасу.
А я… я чуть человека не убил.