Переправа - Носов Е.

Прошло то лето в стремительном наступлении. Еще в конце июня наша батарея вела огонь с плацдарма на берегу Днепра, а уже к сентябрю, продвинувшись чуть ли не на шестьсот километров, подступили к Польше.
Впереди над черепичными крышами и зелеными кущами городков и местечек, стали маячить непривычные силуэты темных готических костелов, начиналась иная земля, и в частях царило возбужденное оживление: Европа!
В одну из коротких передышек старшина выдал нам свежее обмундирование взамен вконец износившегося, комбат, оглядев построенную батарею, приказал всем постричься, побриться и начистить сапоги.
Но уже на другой день новые гимнастерки да и мы сами запылились до прежней обыденности. Войска валили нескончаемым потоком. В клубах дорожной пыли грохотали танки, артиллерия, шли зачехленные «катюши», оседали под тяжестью боеприпасов грузовики, скрипели конные обозы со всякой солдатской пожитью. А мимо, уступая главную дорогу технике, по обочинам и тропкам все топала и топала матушка-пехота.
Иногда от нечего делать кто-нибудь задевал с машин:
— Эй, пехота! Сто верст прошла — еще охота! Давай сюда, перекурим.
Однако усталые, взмокшие пехотинцы, обвешанные скатками, подсумками, саперными лопатками, молча и сосредоточенно продолжали гуськом обтекать забитую машинами дорогу.
Но вот за пыльной, прореженной обстрелом рощицей вдруг открылась какая-то река с понтонной переправой. С высокого склона нам было видно, как скопившиеся войска вздулись гигантским клубком, из которого медленно выпутывалась узенькая лента машин и орудий и, вытянувшись по переправе, устремлялась на ту сторону.
— Все, братцы, припухаем… — заметил один из батарейцев, опасливо озираясь по сторонам. — Не хватало еще немецких пикировщиков.
— Прошло их время, — отозвался другой. — Гляди-ка!
Над переправой пронеслась четверка «лавочкиных» — недавно появившихся на фронте скоростных истребителей, прикрывавших с воздуха это уязвимое и опасное место.
Сидеть на застрявших машинах, время от времени продвигавшихся на десяток-другой метров, вскоре наскучило, и мы с командиром нашего орудия старшим сержантом Боярским спрыгнули за борт. Нам не терпелось поскорее спуститься к реке, попить заграничной водицы, умыться и просто так полежать на зеленом лужку до той поры, пока пустят на переправу и нашу батарею.
Внизу, на въезде, шумел, размахивая руками, запаренный и охрипший капитан. По красной повязке на рукаве кителя мы догадались, что это был сам начальник переправы. Его осаждали шоферы и ездовые, напирали со всех сторон, что-то кричали и требовали, но он, увертываясь и ошалело мотая головой в запыленной фуражке, неприступно твердил:
— Ничего не знаю! Нич-чего не знаю!
Он только что пропустил на мост колонну тяжелых гаубиц и, заглядывая в блокнотик, превозмогая шум и галдеж, сипло вызывал:
— Триста восьмой полк! Где триста восьмой?! Пехота триста восьмого, не спрашивая разрешении, уже давно была на той стороне, но полковые обозы, оттесненные мехчастями, съехали на берег и только теперь, дождавшись своей очереди, на рысях начали выкатываться из прибрежных лозняков. Погромыхивали походные кухни, некоторые уже кадившие дымком, зеленые армейские фуры и просто крестьянские телеги, нагруженные патронными цинками, санитарными носилками, мешками с крупой и сухарями, тюками прессованного сена. Кони тоже были далеки от прежних кадровых стандартов — иные по-домашнему под дугой, с веревочными вожжами, мослатые, вислобрюхие, с бабьими распущенными косицами по глазам, — неказистые обозные лошаденки, невесть где добытые за время долгого наступления из глубины России. Начальник переправы, поглядывая на них, хмуро кривился, должно быть оттого, что вынужден был пропускать такую пеструю обшарпанную базарщину на ту сторону. Казалось, будь его воля, он завернул бы весь этот колхоз, свалил бы в кучу и поджег к чертовой бабушке. Но война не признавала никакой эстетики, и по ребристому настилу моста, разя дегтем и конским потом, обыденно и скучно затарахтели обозные телеги.
И вдруг начальник переправы, всякое повидавшим, вздрогнул и обалдело вытаращил глаза: над задкои очередной повозки, покачиваясь из стороны в сторону, возвышалась над сенными тюками какая-то лошадиная не лошадиная, баранья не баранья, а черт знает какая морда с круглыми ушами и рыжым кудлатым коком.
— Стой! Стой! — Капитан сорвался с места и вскинул руки запрещающим крестом. — Стой, говорят!
Ездовые, не понимая, в чем дело, недоуменно натянули вожжи, затпрукали, обоз остановился. На крик повалили любопытные. Вскочили с лужайки и мы с Боярским.
— А это еще что такое? — доносился голос начальника переправы.
Над толпой, что-то жуя, шевеля дряблыми синими губами, рыжим валенком торчала голова верблюда. Протиснувшись, мы увидели длинную телегу с решетчатыми бортами, сквозь которые выглядывало несколько станковых пулеметов.
Коренастый, дочерна загорелый возница, похожий на фотографический негатив еще и оттого, что на нем сидела почти добела выцветшая пилотка, непонимающе мигал белыми ресницами.
— Что еще за новость? — гневно добивался начальник переправы, тыча блокнотом в сторону верблюда, должно быть олицетворяющего в его глазах крайнюю разболтанность и непорядок. — Тебя спрашивают!
— Сами видите… Верблюд это.., — промямлил наконец обозник.
— Какой еще верблюд?! — побагровел капитан оттого, что животное это было все-таки названо со всей очевидной определенностью. — Какой еще, спрашиваю, верблюд?! Ты бы мне еще корову в оглобли поставил… Заворачивай к едреной фене!
— Как жe так, товарищ капитан…
— А вот так! Никаких верблюдов!
— Мне назад никак нельзя. У меня пулеметы.
— Ничего не знаю!
Возница растерянно посмотрел на собравшихся.
— Товарищ капитан…
— Все! Все! Не задерживай мне движение, а то вызову караульных. Совсем разболтались, понимаешь,.. Армия это тебе или цыганский табор? Да ты хоть соображаешь, кочанная твоя голова, куда вступают наши войска? Перед нами
Европа, вот она, а ты прешься со своим верблюдом, позоришь Советскую Армию. Тьфу!
Капитан ожесточенно сплюнул и брезгливо окинул воспаленными от колготы и бессонницы глазами громоздкую скотину в лохмах бурой шерсти на опавших горбах и тощих ляжках, столь нелепую здесь, на фронтовой дороге. Верблюд же продолжал с буддийским спокойствием перекидывать из стороны в сторону нижнюю челюсть, как бы по-своему, по-верблюжьи пренебрегая людской суетой и перебранкой и даже тем обстоятельством, что перед ним простиралась Европа — за тысячи верст от его родных колючек и солончаков.
— Хороши, скажут, освободители… — продолжал распаляться капитан. — И куда только командир смотрит? Такой же, наверное, разгильдяй.
Неожиданно по всему спуску, забитому войсками, вспыхнула какая-то суматоха. Разбредшиеся было артиллеристы опрометью бежали к своим орудиям, пехотинцы спешно строились в колонны, командиры, придерживая планшетки, торопились к своим подразделениям.
По склону, пробираясь сквозь сгрудившиеся войска, спускались две черные «эмки». И вот уже до переправы донеслось сдержанное и настороженное:
— Командующий! Командующий едет!
Капитан торопливо одернул китель и, погрозив ездовому пальцем: «Вот я тебя! Чтоб духу твоего здесь не было!» — побежал от моста.
Перепуганный обозник задергал вожжами, зачмокал: «Чоп! Чоп!», но пока все это дошло до верблюда, пока тот раскачивал свои долгие ходули и потом неспешно воротил телегу на сторону, и вовсе перегородив ею въезд на переправу, — где-то совсем рядом уже хлопнули автомобильные дверцы. Сквозь ряды солдат, замерших по стойке «смирно», к предмостью направлялась группа генералов и штабных офицеров. Среди них, возвышаясь над остальными чуть ли не на голову, шел ладный, молодцеватый генерал с крутым разлетом бровей под алым околышем фуражки. Это был сам Рокоссовский.
Начальник переправы, выбрасывая носки пыльных брезентовых сапог, хватил строевым и, шлепнув задниками в пяти метрах перед командующим, запел хриплым речитативом:
— Товарищ командующий! Вверенные вам войска ведут переправу через…
— В чем дело, капитан? — остановил его Рокоссовский. — Что за базар на переправе?
Начальник переправы, вытянув руки по швам, мельком обернулся, пытаясь удостовериться, стоит ли этот распроклятый верблюд. Но командующий уже заметил злополучного зверя и, обходя капитана, вместе с остальными генералами и офицерами направился к повозке, возле которой, спрыгнув на землю, стоял ни жив ни мертв вконец перепуганный возница.
— Верблюд, товарищ командующий, — семеня сбоку, пытался пояснить ситуацию начальник переправы.— Я ему: нельзя, а он не понимает…
Командующий, подойдя к повозке, со вниманием оглядел верблюда. На его живом лице обозначались мальчишеское любопытство и удивление:
— Каков, а? — обернулся он к генералам. — Философ! Ну и почему вы его не пропускаете, капитан?
— Прямое политическое недомыслие, товарищ командующий! Мы теперь не у себя дома, чтобы ездить на чем попало.
Его здесь и сфотографировать могут, и вообще… А потом пойдет по газетам, поднимут шумиху, русские, мол, выдохлись, на верблюдах воюют…
— Да-а, политическое недомыслие. — Рокоссовский вскинул бровь. — Какой части, солдат?
— Ездовой Товарняков, второй роты, второго батальона, триста восьмого полка.
— Какая армия?
— Шестьдесят пятая, товарищ командующий.
— Сталинградец, значит?
— Так точно, товарищ генерал армии!
— Выходит, вместе воевали. Ну а верблюд у тебя откуда?
— Тоже оттуда, из тех мест.
— Что же ты на лошадей не поменяешь?
— Да где ж их было взять? — развел руками ездовой. — Моих под Сталинградом побило, я и запряг вот его. А теперь и менять жалко, привык. Еду — доеду. Вон уж сколько проехано вместе. Хотели его на мясо забить, да я не дал. Чего ж его забивать — исправный, не хромает.
Командующий усмехнулся, снова с интересом посмотрел на верблюда.
— Но не по уставу ведь, а? Вот и начальник переправы не пускает…
— Дак, товарищ командующий! Верблюд, ежели разобраться, он получше лошадей будет. Он у меня вроде долгоиграющий.
— Какой, какой?
— Недельного заводу, — оживился солдат. — Лошадь кажинный день есть-пить просит. А этот и день идет, и неделю — ничего не требует. Вот как под Волковысском охапку веников съел, так и по сей день. А уже которы сутки в походе. Очень экономная скотина.
— М-да… Ну вот что, капитан. — Командующий похлопал верблюда по мягкой шее. — Нечего нам перед Европой стыдиться. Кроме этого верблюда вон у нас еще какая техника — мостов не хватает. Кстати, сегодня же начинайте наводить новую переправу. Тут же рядом, чтобы в два потока.
— Есть! — вытянулся капитан.
— А верблюда пропустите, пропустите. Пусть в Европе смотрят и на него. И кое-кто лишниий раз вспомнит, что мы пришли от самых стен Сталинграда.
Обрадованный ездовой, забежав вперед, схватил верблюда за повод.
— Постой, — удержал его Рокоссовский. — Что же ты — сталинградец, а наград не вижу? С пустой грудью вступаешь в Европу. Иль воевал плохо?
— Так ведь… — Ездовой дернул погонами. — В обозе я… Какие награды?
Рокоссовский обернулся к адъютанту:
— Запишите-ка бойца. Сообщите в полк, пусть представят.
Верблюд, не внемля ничему, все в том же невозмутимом раздумье продолжал глядеть поверх переправы на затуманенные шпили готического собора.
— Ну, солдат, догоняй, догоняй своих. Не задерживай движение. До встречи в Берлине!
И командующий, улыбнувшись, взял под козырек.