Яблоки - Чёрный С.

Петя и Вовка никак не могут опомниться. Младшая сестренка заболела скарлатиной, и мальчиков, сонных, отправили вечером к дяде в подгородное именьице. Как ни таращили они в бричке глаза, ничего не было толком видно: то ли кусты по бокам дороги торчат, то ли медведи на дыбки подымаются, маленькими мальчиками хотят поужинать. Старший Вовка на всякий случай в кармане перочинный ножик раскрыл, а другой рукой брата обнял. «Закрой глаза!.. Медведи первые на человеков никогда не нападают». А дядя потаенный детский шепот расслышал и рассмеялся.
— Правильно, Вовка! Пусть-ка нападут. Сейчас мы их всех свяжем и в московский зоологический сад малой скоростью отправим…
Приехали поздно. Лохматые чудовища (псы, а может быть, и домашние медведи?) терлись о подножку брички, лизали детские ноги. В столовой горела невиданная в городе керосиновая лампа на цепях с чугунным ядром. Попискивал засыпающий самовар. На буфетной доске горкой лежали румяные яблоки. Бледная и худая тетя Глаша раскутала мальчиков, погладила по голове: теперь она долго-долго будет для них вроде мамы. Попугай в углу на жердочке проснулся, вскинул зеленый хохол и ляпнул:
— Арестанты приехали!
Мальчики удивленно переглянулись, но дядя им объяснил, что обижаться не следует, — арестантами попугай называет всех гостей, пусть хоть сам персидский шах приедет. А кто попугая этому слову обучил, никто не знает.
Через силу выпили по чашке чая с молоком, поковыряли изюм в ватрушке и пошли на антресоли спать. На широкой крытой ковром тахте можно было поперек восемь таких мальчиков уложить. Холодила бока хрустящая тугая простыня, на столике в граненом стаканчике ровно горел над поплавком огненный язычок, — чтобы не было страшно. Петя, засыпая, все потягивал носом, как гончая собака, и, прижимаясь щекой к брату, сонно спросил:
— Ананасы?
— Какие тебе в России ананасы? Яблоки пахнут.
— Много?
Вовка подумал и прикинул в уме:
— Сорок пять тысяч…
Петя успокоился и закрыл глаза. А Вовка прислушался… В саду кто-то заливисто свистал. На черном стекле колыхалось далекое тусклое зарево. Псы рыскали, с коротким брехом проносились среди стволов и глухо рычали на окраине сада. Далеко-далеко забубнила колотушка… И вдруг язычок в стаканчике раздвоился, сонно метнулся до потолка, лизнул Вовку в нос и исчез.
Тетя Глаша бесшумно, как стрекоза на замшевых лапках, вошла в комнату. Постояла около тахты, положила ладонь на Вовкину голову, потом на Петину: чуть-чуть теплые, как яблоки на солнце. Если добрая и понимающая тетя, — никакого ей градусника не надо, — ладонь все покажет.
Потом удивленно нагнулась, улыбнулась и вынула из свесившейся Вовкиной руки раскрытый перочинный ножик. Вот комик — мальчик… И бесшумно (как стрекоза на замшевых лапках!) скрылась за портьерой.
* * *
Утром дети распахнули окно, высунули головы в сад: рай! Во все стороны темно-зелеными рядами тянулись яблони — яблони — яблони, среди густой листвы краснели, желтели, розовели веселыми фонариками круглые плоды. Гирляндами свергались вниз. Узловатые рогатины подпирали, как костыли, тяжелые, клонившиеся к земле яблоневые плечи… И пахло так, будто бы тебе ящик из-под самых душистых яблок на голову надели.
Вовка засвистал… Это он вчера вечером по запаху решил — «сорок пять тысяч». Пробежал глазами, проверил, — по меньшей мере тысяч семьдесят шесть с половиной. Петя не считал, не до того было. Он только широко раскрыл глаза, раздул ноздри, смотрел, нюхал и думал: если бы сюда собрать всех знакомых мальчиков и все бы расстегнули кушаки и воротники и ели сколько влезет и еще полстолько и еще четвертьстолько, — в саду бы яблок даже и не убавилось. Все равно как стадо коров из озера напьется, а озеро и не замечает…
Побежали вниз. Наскоро умылись, наскоро чмокнули дядю и тетю, наскоро высосали по чашке чая с молоком (придумают же для детей такое наказание!) — и вылетели за дверь.
Во дворе каждый занят был своим делом. Толстый котенок играл под кухонным окном яблочной кожурой, наступал на конец лапкой, тянул ее зубами, — только отпустит, а кожура опять штопором завьется; прачка стирала у колодца в колоде, — изо рта у нее торчала половина румяного яблока, и ей было очень трудно: надо было и стирать, и локтем отмахивать нависавшие на глаза волосы, и подталкивать плечом яблоко во рту, чтобы не упало в белье; ленивая хрюшка тоже возилась с яблоком, перекатывала его с места на место, будто в крокет сама с собой играла… А кухаркин племянник Колобок (прозвали его так потому, что толстый был и непоседа) складывал у сарая под вязом корявые, сморщенные яблочки в кучу и потом стал строгать ивовый прутик. Заострил конец, зубами сдернул кору.
Приезжие мальчики заинтересовались и подошли поближе.
— Ты зачем такие худые выбрал? — спросил Вовка. — Есть хорошие надо.
— Я не для еды. Я пулять буду.
— Как пулять?
— А вот смотри… Отойди-ка маленечко.
Колобок насадил тугое яблочко на острый прутик, взмахнул рукой, и яблочко с легким свистом улетело под облака.
— У меня и балаболки есть. Тоже пулять можно…
Он раскрыл висевшую у него через плечо холщовую сумочку и с гордостью показал им горсть светло-зеленых, точно лакированных, шариков.
— На картохах растут. Балаболки называются… Только яблоки выше летят.
Ведь вот в городе до такой чудесной пальбы и не додумались. Вовка вздохнул, выбрал яблочко потуже и потянулся к палочке.
— Можно?
Насадил, вынес ногу вперед, замахнулся… но яблоко, будто домовой под руку толкнул, совсем не в ту сторону понеслось, — прямо в кухонную раму — бум! Хорошо, что не в стекло… Поросенок шарахнулся под крыльцо, индюк, совершавший вдоль забора моцион, негодующе выругался, сердитая кухарка с поварешкой в руке до половины высунулась из окна. Но браниться громко не могла, потому что у нее изо рта тоже торчало недоеденное яблоко.
— Упирай! — шепнул из-за вяза Колобок. — Она, ух какая… — и бросился сквозь высокий бурьян в сад. За ним, закрыв лицо от хлещущих шершавых стеблей, городские мальчики. Значит, не так это просто «пулять» научиться. Можно и стекло высадить и, не дай Бог, дяде в пенсне попасть, — вот он у крыльца в бричку садится, в город едет.
* * *
Колобок в саду каждую яблоню знал, точно сам их насадил когда-то. И когда Петя или Вовка поднимал с земли и надкусывал первое попавшееся яблоко, Колобок пренебрежительно махал рукой:
— Нашел чего кусать. Вона там у пруда, видишь дерево толстенное… Ты попробуй, скус-то какой…
«Скус» действительно был необыкновенный. Сладкий сок хлюпал во рту, восковая мякоть хрустела и пахла медом, ладаном и самым-самым отборным ландринским леденцом. А надкусанное простое яблочко летело в траву на поживу муравьям и земляным пчелам, и через несколько минут укус покрывался ржавой каемкой.
У пруда, заросшего конским щавелем, придумали забаву. На корму опрокинутой плоскодонной лодки поставили старую, отливающую радужными красками, бутылку и стали в нее с трех сторон стрелять яблоками. Взволнованные утки, будоража зелененькую ряску, с криком поплыли прочь, оставляя за собой светлый, колыхающийся след. Яблоки летели градом, но бутылка, словно подсмеиваясь, стояла как ни в чем не бывало. Тогда Вовка рассердился и ухнул в нее валяющимся под ногами яблоневым сучком. Горлышко звякнуло, и бутылка заколыхалась на воде.
— Не по правилу стреляешь, — обиделся Колобок.
— Ты не понимаешь… Это я из тяжелого орудия.
Что на это скажешь? Колобок и Петя в азарте стали добивать плавающую бутылку комьями поросшей травой глины, обломками кирпича, пока ее, бедную, не доконали.
А Вовка решил показать Колобку-деревенщине городскую затею, — это тебе не балаболки. Выкатил из сарайчика два старых колеса и бочонок, приставил по бокам к бочонку колеса и под открытый край бочки подложил кирпичи, чтоб в небо смотрела.
— Это что ж будет?
— Царь-пушка. По слонам стрелять… — важно отрезал Вовка. — Давай-ка по бокам ядра складывать.
Из самых крупных ядреных яблок сложили по бокам две пирамидки. Полюбовались, разбросали ногами пушку и ядра и побежали на глухой лай к солнечной полянке.
— Кусаются? — спросил по дороге Петя, замедляя на всякий случай шаг.
Колобок только хлопнул по траве кнутом.
— Куси-ка своих, я им лапы пооттяпаю.
Действительно, не укусили. Днем совсем было ясно, что это не домашние медведи, а псы. Свирепые сторожа, лохматые помощники караульщика деда Архипа, они знали, кого кусать, кому ноги лизать. Сразу узнали маленьких вчерашних гостей и так и завились вокруг них кудлатыми клубами…
Перед тростниковым шалашом курился голубенькой лентой дымок дотлевающего костра. Вот, стало быть, от него вечером зарево на стекле и играло. Дед Архип был очень похож по картинке на старика из «Золотой рыбки». Только старухи не было и вместо разбитого корыта лежал перед ним чугунок с одним ухом.
— Племяннички пришли? Садись, садись, гостем будешь. — Дед притянул к себе Петю, будто давно его знал, широко погладил по спине, усадил на пень. А Вовке бросил на охапку сена свой армяк.
— Чего стоишь? Воробей и тот в полдень садится. Грушек печеных не хотите ли?
Вынул из пепла три темно-коричневых груши, дунул на них, смахнул рукавом золу и дал мальчикам.
Да! Это тебе не чай с молоком… Обжигались, чуть не плакали, но ждать, пока остынут, нельзя было, очень уж было вкусно.
Дети притихли. И собаки угомонились, легли у ног и только, вывалив языки, следили, как толстые шмели вокруг дедовой головы гудят. Дед тоже молчал, вырезывал из липовой чурбашки себе табакерочку да ласково поглядывал на мальчишек.
Земляная пчела приподняла мшинку у Вовиной ноги, вылетела наружу и низко над землей потянула к сверкающему вдали пруду. Пить, должно быть. Солнечные пятна пробились сквозь ветви и тихо колыхались на примятой траве. Тепло. И дух такой густой, сладкий, будто перед жаровней сидишь, на которой яблочное желе уваривается.
— Это вы, дедушка, вчера в саду свистали? — спросил Вовка, вытягивая из пепла грушу покрупнее.
— Кому ж больше… Стревожил тебя, что ли?
— Нет. Я думал, что это медведя из сада гнали.
— Какой тут медведь! Люди озорничают пуще всякого зверя. Не уследи, полсада переломают… Вот и свистишь да псов гоняешь… Надолго ли приехали?
— Не знаю. У нас теперь скарлатинный карантин, — важно объяснил Вовка.
— Скажи ты! — Дед задумчиво покачал головой. Пожалуй, и не понял, что за штука такая. — Ну что ж, погостите, у нас яблочек на всех хватит…
Петя все посматривал на нового дедушку и, наконец, решился:
— А это правда…
— Что, милый?
— Что такие моложавые яблоки бывают? «Какой бы ни был стар человек, а съест яблочко — вмиг помолодеет…»
— Кто тебе рассказал-то?
— Няня сказку рассказывала. Про ведьму и солнцеву сестру.
— Не слыхивал, свет мой. Кабы знал, сам бы такое моложавое достал. А то и укусить нечем. Все вот яблочки едят, а я только посматриваю. Ты б у няни своей спросил, где они растут-то… Что?
И вдруг сорвался с места и побежал, словно и молодой, в глубину сада.
— А ну ж вы! Я вас… Аря! Забирай, Колобок, вправо, вправо тебе говорю!..
Псы, тоненько взвизгивая, скрылись за стволами. Вдали, трусливо похрюкивая, с треском мчались к калитке две толстые чушки.
— Медведь? — на бегу спросил у Колобка Петя, подбирая с земли ржавую железку.
— Свиньи… Они завсегда в эту пору яблоки лопают.
Дед, тяжело дыша, возвращался.
— Ишь, подлюги!.. Повадились. Опять калитку не зачинил кто-то. Руки дырявые, прости, Господи…
Вовка заинтересовался:
— Разве, дедушка, свиньи тоже яблоки любят?
— Ого! Она тебе не то что ест, она такая животная, что зловредней ее и нету. Ешь, я ж не препятствую. И сорока яблоко ест, и иволга, и оса, и человек. А свинья к самолучшим сортам подбирается… Да мало ей, что на земле валяется, норовит еще, ежели дерево молодое, о ствол потереться, чтоб яблоки на нее дождем сыпались… Вишь ты.
— Она хитрая, дедушка?
— Хитреющая, милый. Фу, совсем дух зашелся… Эва! Обедать вас кличут. Бегите скорей, а то тетенька гневаться будет…
Побежали. Делать нечего. В самый интересный момент всегда так, — то уроки, то обед. И ничего ты с этим не поделаешь.
За обедом мальчики ели вяло. Суп с лапшой, телятина… Как их есть, когда в голове гудят шмели, весь насквозь яблоками пахнешь, — даже волоса, а на языке терпкая оскомина…
Тетя Глаша только посмотрела, все поняла.
— Яблоки? Вы смотрите не объешьтесь.
— Мы, тетя, ничего. Я съел семь, а Петя… Петя пять съел.
— Только?
— И еще по три груши печеных. Можно, тетя, телятину на после оставить?
— Можно.
Вовка облегченно вздохнул. Помял в кармане четвертую запасную печеную грушу и раздумчиво поднял на ламповое ядро глаза.
— Скажите, тетя Глаша… Вот говорят, что какой-нибудь господин ничего не понимает, «как свинья в апельсинах». А может быть, свинья и понимает? Ведь вот дед-караульщик говорит, что свиньи чудесно-пречудесно разбираются в яблоках, какой сорт слаще, какой вкуснее…
— Ну так что ж?
— Так если бы у вас был апельсинный или мандариновый сад, свиньи, может, тоже бы разбирались в сортах. Как вы, тетя, думаете?
— Право, Вовик, не могу тебе сказать. Свинья же апельсины чистить не умеет. А с кожей съешь, любой сорт плохим покажется.
Вовка поджал губы. В самом деле. Ему это и в голову не пришло.
Встал из-за стола, шаркнул ножкой и пошел с Петей на веранду в кегли играть: кегли — пустые бутылки, а вместо шаров яблоки, — тетя позволила с буфета взять.
* * *
Проходили один за другим первые румяные сентябрьские дни. Яблоки заполонили всю усадьбу. Сузили их на подводу, отправляли в город на базар, — и чуть подвода тронется, непременно из-под тугой рогожи один-другой беспокойный плод наземь соскочит. Гусь побежит, вытянет шею, клюнет и недовольно пойдет прочь: яблоко, эка невидаль!
За столом на третье блюдо неизменно подавали то воздушный яблочный пирог, то печеные яблоки с вареньем, то шарлотку, — уж как там ни называй, — опять все те же яблоки с булкой. Ни за что кухарка не хотела ничего другого придумать. Куда же яблоки девать?
На веранде, на солнечной стороне, вперемежку с пучками тмина висели на штопальных нитках ряды яблочных ломтиков. Сушили на зиму. Пахло от них чуть-чуть горьким миндалем и жасмином, и осы целый день танцевали над ними воздушные вальсы. Когда же ломтики сморщивались и темнели, казалось, что это человеческие уши на сквозняке проветриваются. И перед кухней дед Архип ошпаривал крутым кипятком бочку под яблочный квас. А внучка его, желтоволосая, шустрая Анюта, отбирала в свое лукошко (тетя Глаша позволила) ежедневную порцию «цыганок», смугло-малиновых сладких яблочек.
Петя придумал себе дело. Открыл перед верандой на скамейке фабрику «яблочного одеколона». Запихивал в бутылочку ржавые кусочки яблок, ягодки барбариса, стебельки укропа и кусочки коры и заливал все это дождевой водой из кадки. Потом расставлял на солнце и целыми часами встряхивал, нюхал, закупоривал и откупоривал с таким серьезным видом, что сразу видно было: быть ему в будущем химиком по парфюмерной части. Запах его одеколона, впрочем, не всем нравился. Когда Петя вздумал было надушить тетину кошку, та после первой же пробы стремглав удрала в кусты и целый день не показывалась. А Вовка сунул нос в бутылочку и сказал:
— Если из твоего одеколона сделать ванну, потом целый месяц в дом пускать не будут.
У Вовки тоже было свое дело. Сегодня с утра тетя Глаша уехала в город. На Вовке — весь дом. Тетя так и сказала: «Ты умница, присматривай за всем». Вот он и присматривает. Прогнал из тетиной спальни дворовую Арапку, непременно ей надо на тетином коврике своих блох разводить, — под лестницей места мало… Отнес деду Архипу шесть кусков сахара, свою собственную экономию. Остриг Пете ногти: очень красиво вышло, вроде щучьих зубов. Выгнал из дядиной гитары большую зеленую муху, — забралась внутрь и гудит. Музыкантша какая… Выглянул в окно и зверским голосом закричал на курицу, которая в лиловых касатиках рылась: «С ума ты сошла?! Пошла во двор, кыш, кому говорят!» Потом пошел на веранду сторожить «кальвиль».
Сад был вроде райского, это мальчики в первое же утро решили. И как в раю, здесь тоже была запретная яблоня, с которой тетя не позволяла ни одного яблока трогать. Молодое деревце росло перед самой верандой, яблок на нем было ровным счетом девять, и сидели они крепко, как пришитые. Они еще не совсем поспели и должны были быть готовы только через две недели, к дядину рождению. Тогда их на блюде на почетном месте и положат.
Вовка сидел на ступеньках и зорко посматривал. Кошка стала было о ствол когти точить. Прогнал. Для этого есть старый жернов за сараем… Осу камышинкой согнал. Мало ли в саду яблонь, нечего на кальвиль лезть. В воробья горошиной из рогатки стрельнул. Ишь ты, еще дразнится, — перелетел на другую ветку и задом к Вовке сел. «Кыш! Петя, брызни-ка на него одеколоном…»
И вот тут-то и началась история. Увидал Вовка, что тетина коза Тамара, которая тетю лечебным молоком питала, галопом скачет по саду, как оголтелая. Веревка за ней следом мотается, псы сзади, обрадовались забаве, так и наседают. «Ведь эдак у нее все молоко в масло собьется, — что тогда тетя станет пить, когда вечером вернется?» Ведь он, Вовка, за старшего в доме остался… Кликнул он Петю и Колобка, который за забором змея в небеса пускал, и помчались наперерез козе. Коза вправо, коза влево, собаки почти на хвосте висят… Наступил Колобок на веревку, наземь пал, коза его волочит, а Петя и Вовка тормозами сзади вцепились, — остановили!
Дух перевели и потащили глупую плясунью к веранде. Колобок опять к своему змею убежал, невтерпеж было, Петя за свои бутылочки принялся, а Вовка прикрутил козу накрепко к стволу кальвиля, чтоб она у него на глазах была и вела себя прилично.
Засмотрелся мальчик на дальнюю лесную опушку, на аиста, косо пролетавшего над садом к пруду, на сизый цвет цикория, который яркими пучками весь скат за садом усеял. Засмотрелся и вдруг видит, что коза веревку натянула и к бутерброду Вовкиному, который лежал рядом на ступеньке, тянется. Вовка бутерброд отодвинул, — не для козы хлеб медом мазан…
Коза на задние ножки встала, передними в воздухе грациозно поиграла и как вскинется к бутерброду… Дрогнуло деревце, — два яблока оземь! Бросились Вовка и Петя к яблокам… не приклеишь теперь. А коза опять изо всей силы, как медведь с цепи, к бутерброду: три яблока наземь!
Чуть не заплакал Вовка. Оттягивает козу за задние ноги к дереву, чтоб веревку отвязать… Пусть хоть к волкам в лес скачет, Бог с ней, с козой! А она еще пуще рвется, во все стороны на дыбах кидается, — вот-вот веревка лопнет. Что с ней, сумасшедшим чудовищем, два маленьких мальчика сделают? Все до одного драгоценные продолговатые яблоки обтрясла, и только тогда бедный мальчуган Вовка вспомнил, что у него перочинный ножик в кармане. Чиркнул по веревке, — коза балериной в жимолость нырнула…
Собрал Вовка девять яблок в подол, губы кусает: вот и остался за старшего. Дядин сюрприз, любимый кальвиль своими же руками загубил… С досады прошел мимо бутерброда, даже не посмотрел, пусть воробьи клюют. Забрался на антресоли. Чуб на глаза спустился, — не стоит и смахивать, — все прахом пошло. Арапка опять в тетину спальню забралась, за стеной на коврике блох скребет. Пусть! Кальвиль погиб, какие уж тут блохи.
Так и разыскала тетя Глаша к вечеру Вовку на антресолях. Сидит у окна на полу, глаз не подымает. Вокруг него кольцом — кальвиль.
— Что с тобой, Вовка? Кто яблоки оборвал?
Объяснил Вовка все. Часто останавливался, слюну глотал.
А как дошел до того, как яблоки «одно за другим по-па-да-ли», хотел было заплакать, но из-за двери вышел дядя, сел рядом на пол, Вовку тормошить стал и рассмеялся.
— Чудак-мальчик! Ты что ж думаешь, что мы с тетей людоеды, маленького племянника за невинную вину изжарим и с луком съедим? Подумаешь, кальвиль! Есть о чем горевать. Ни ты не виноват, ни коза, ни прохожая бабка. Айда вниз чай пить: я из города трубочки с кремом привез. Лучше всякого кальвиля, братец мой…
Пили чай. Вовка все больше в чашку смотрел, хотя тетя Глаша его ласково под столом за курточку теребила.
Однако после третьей трубочки с кремом повеселел, поднял глаза и сказал:
— У меня, тетечка, какой для вас сюрприз есть! За сарайчиком на старой яблоне веточка расцвела. Вы понимаете, в сентябре. Я вам завтра утром покажу…
Петя облизал с пальца кусочек крема и деловито заметил:
— Неправильно расцвела. Теперь теплые дни… Яблоне, должно быть, показалось, что это весна — она и ошиблась.
Дядя усмехнулся в усы.
— Верно, Петушок! Надо будет в саду календарь повесить. А то все яблони ошибаться начнут, что ж это будет?..